Генрик Ибсен. Его жизнь и литературная деятельност - Страница 11

Эта последняя рифма достойно венчает все пятое действие, представляющее редкий образчик поэтического безвкусия. Но безвкусие чисто внешнего свойства не вредит ни искренности, ни силе замысла. Идея поэмы выражена вполне ясно, вся жизнь сведена к дисгармонии, к неразрешимому диссонансу. Внизу народ пропадает, опутанный самолюбием, скупостью, нуждой. Там люди – звери, жестокие, но бессильные рабы обстоятельств; никто не смеет быть самим собой. А наверху, среди глетчеров бесплодных стремлений, погибают мечтатели, никому не нужные, всеми проклятые.

Предполагать, что Бранд высказывает новые философские идеи, было бы напрасно. Его девиз: «Все или ничего!» – довольно старое откровение. Бранд – сын нашего века, и в этом его значение. Великий упадок нравов, расшатанная воля, грозящая миру, будят в нем вещий ужас. Он боится не порока, а «бессилия и в добре, и в зле». Но, желая бороться с великим декадансом, надвигающимся на нас, как второй потоп, Бранд является его предвестником. Дерзновенность мысли и слова, отрицание внешних форм, заставляющее его бросить в воду ключ от видимой церкви, отрицание рассудком любви, милосердия, гуманности при несомненно любящем сердце – все это опасные признаки.

Мы подробнее остановились на «Бранде», потому что эта поэма, написанная рифмованными стихами и ужасно длинная, едва ли скоро дождется перевода на русский язык и, главным образом, потому что «Бранд» дает ключ к уразумению всех остальных проповеднических пьес Ибсена. В них стихи сменились живой разговорной речью, символика уступила место подробностям быта, но Бранд не исчез. В большинстве этих пьес фигурируют мужчина или женщина, пораженные психопатией в погоне за правдой и старающиеся свести к диссонансу какую-нибудь светлую сторону жизни: свободу, любовь и саму правду.

Следующая драматическая поэма – «Пер Гюнт», – написанная в фантастической манере второй части «Фауста», идеей своей противоположна «Бранду» и одновременно продолжает его. В Пер Гюнте как в коллективном отрицательном типе всего норвежского народа скрываются те пороки и слабости, на которые ополчился своею проповедью Бранд. Бранд и Пер Гюнт воплощают два полюса скандинавской, а может быть, вообще человеческой натуры. Один стремится «быть самим собою», другой «довольствуется сам собою»; освобождающий индивидуализм одного становится у другого порабощающим эгоизмом. Бранд не довольствуется действительностью и зовет людей в высший, идеальный мир; Пер Гюнт от действительности уходит в нелепые и лживые сказки. Самые ядовитые стрелы поэмы направлены против этой национальной черты скандинавов – против любви к небывалому и сказочному. Оттого Пер Гюнт взят из народной среды и почти все образы поэмы почерпнуты из народных сказок. В Норвегии эта поэма уже сделалась классической; мы не думаем, чтобы она когда-нибудь приобрела такое же значение в европейской литературе. Некоторые сцены замечательны по оригинальности и глубине мысли; такова сцена, в которой Пер Гюнт убаюкивает свою умирающую мать каким-то сказочным вздором. Но в общем поэма кажется нам слишком фантастической и произвольной. Превращения деревенского парня в туриста, в философа, в богатого негоцианта, мечта Пер Гюнта о королевском сане, которая сбывается в сумасшедшем доме, – все это поражает неправдоподобностью. Но в особенности невероятной кажется нам судьба Сольвейг, героини поэмы, ее любовь к Пер Гюнту, ее верность, ее жизнь в лесу в ожидании его возвращения. С недоумением мы узнаем в конце поэмы, что любовь этой северной Гретхен каким-то чудом спасла Пер Гюнта от заслуженной им кары – попасть в плавильную ложку и быть отлитым в новый образ, так как в нынешнем виде он не стал самим собою, не возвысился до индивидуальности ни в добре, ни в зле. Впрочем, возможно, наше недоумение объясняется тем, что сказочные образы поэмы нам чужды. Норвежцам и немцам виднее, и мы охотно им верим на слово, что настанет время, когда «Пер Гюнт» будет поставлен рядом с «Божественной Комедией», «Дон Кихотом» и «Фаустом».

Успех «Бранда» и «Пер Гюнта» был огромный. Издания следовали за изданиями, стортинг укрепил за Ибсеном писательскую пенсию, и когда поэт летом 1874 года вернулся на родину, то встретил восторженный прием как общепризнанный первый драматург Норвегии (к тому времени, кроме драматических поэм, уже увидела свет комедия «Союз молодежи», о которой речь впереди). Студенты пришли к дому Ибсена со знаменами и песнями, и растроганный поэт благодарил их в большой речи, в которой обнаружил, как страстно жаждал не только всеобщего признания, но и любви, несмотря на все свое презрение к обществу и мнению толпы. Вот что между прочим сказал он: «Когда император Юлиан пришел к концу жизненного пути и все вокруг него рушилось, ничто не угнетало его так сильно, как мысль, что ему удалось добиться лишь почтительной памяти со стороны немногих ясных и сильных умов, между тем как его враги зажгли теплую, живую любовь в людских сердцах. Эта мысль Юлиана напоминает и мне нечто пережитое, коренящееся в одном вопросе, который я часто задавал себе в одиночестве там, на юге. И вот сегодня вечером норвежская молодежь пришла ко мне и ответила мне на тот вопрос словом и песней, так тепло и от полноты сердца, как я доныне не смел и ждать… Теперь я надеюсь и верю, что пережитое мною в этот вечер найдет свое отражение в одном из моих будущих творений».

Таким жизнерадостным произведением оказалась драма «Кесарь и галилеянин», последняя историческая пьеса Ибсена и единственная, в которой истинно философская мысль сочеталась с мистической глубиной чувства. И здесь речь идет о воле и о призвании, но о воле мировой и о призвании всего человечества. Император Юлиан был призван к тому, чтобы поднять падающее христианство; этой цели он достиг помимо своей воли. Отрекшись от Христа и преследуя христиан, он преследованиями закалил их дух и вызвал в них жажду жертвы, без которой не бывает служения идее. Объясняя так историю, освящая человеческое зло во имя божественного добра, Ибсен встретился с другими великими поэтами-мыслителями нашего века – Гёте и Браунингом. Но синтез и примирение не были свойственны натуре скандинавского драматурга. Распрощавшись навсегда с историческими темами, он обращает свой разрушительный гений против современного общества и создает одну за другой те комедии и драмы из современной жизни, на которых главным образом зиждется его слава вне пределов Норвегии.